Почему сегодня активистам все еще необходимо беспокоиться о том, что происходит в тюрьмах, информировать и бороться за права заключенных? Почему национальные и европейские судьи продолжают оценивать соблюдение основных прав? Не были ли тюрьмы реформированы, не были ли признаны права, разве тюремная администрация не под контролем?
Ответ находится перед нами, а точнее, перед большинством из нас, не знакомых с тюрьмой, благодаря написанным на наших глазах свидетельским показаниям, расследованиям и жалобам тех, кто берет на себя ответственность сообщать о том, что происходит за решеткой. Этот ответ есть и в решениях таких органов, как Европейский суд по правам человека. Нарушения прав человека многочисленны: от перенаселенности тюрем до трудностей с доступом к медицинскому обслуживанию, от насилия до трудностей с подготовкой к выходу на свободу.
Давайте немного помечтаем: представим, что европейские государства занимаются этим вопросом и выполняют рекомендации органов по защите прав человека. Могут ли в таком случае уйти в отставку активистские организации и наблюдательные органы? На самом деле, нет.
Существует более фундаментальная и устойчивая причина, чем призывы к общественным действиям для борьбы с самыми насущными нарушениями, связанными с лишением свободы, по которой тюрьма не должна удаляться из-под пристального внимания. Наблюдать за тем, что происходит в тюрьме, призывая к признанию и уважению прав заключенных, является способом демонстрации того, что тюрьма является проблемой с тех пор, как она стала главным элементом пенитенциарной системы в XIX веке.
Это не означает, что тюремное заключение является наказанием, исполнение которого создает проблемы, требующие решения. Напротив, это означает, что, хотя проблемы тюрем можно смягчить, ослабить, переместить, они не могут быть решены. Их можно при этом замалчивать, скрывать и игнорировать, или, наоборот, выявлять, обозначать, оспаривать.
Для того чтобы понять это, возможно, нам придется начать с несколько другого вопроса: какая уголовная проблема нашла свое решение в применении тюремного наказания? Хотя в его версию с тех пор были внесены нюансы историками в области правосудия, мы приведем ответ Мишеля Фуко[1].
В Надзирать и наказывать он объясняет, что один из распространенных способов осмысления зарождения тюрьмы в качестве наказания (речь идет не о зарождении заключения, уже используемого для исключения различного рода населения), заключается в том, чтобы рассматривать его как альтернативу телесным наказаниям Старого порядка. Самой жестокой формой такого наказания является карательное зрелище мучений, которое представляет тело несчастного осужденного перед всей священной силой королевской власти, которую он осмелился оскорбить, и которая разрывает его на куски и стирает в пыль. Тюремное заключение вместо пыток стало неким признаком менее жестоких репрессий, сделанных более гуманными благодаря рассуждениям философов и юристов эпохи Просвещения. Однако эта идея гуманизации скрывает часть трансформации политической системы наказания. В уголовном правосудии, воплощенном в зрелище пыток, реформаторы XVIII века, вдохновившие революционную реформу уголовного правосудия, критиковали как чрезмерность, так и недостаток наказания. Под чрезмерностью имеется в виду, конечно, чудовищность измученных тел. Но есть и недостаток наказания: редкость пыток сопровождается безнаказанностью многих противоправных деяний. Противозаконность, как её называет Фуко, присутствует на всех уровнях общества, и с ней плохо справляется сложная система исправительных учреждений монархии.
Однако в процессе трансформации развивающейся капиталистической экономики XVIII века, производящей машины, товары, при которой развиваются города, буржуазия — правящий класс на стадии развития — больше не намерена терпеть эту широко распространенную противозаконность. Что касается финансовых, налоговых и торговых правил, за их нарушение буржуазия намерена обеспечить правосудие в виде компромисса и договоренности. Но при этом она намерена всячески бороться с народной противозаконностью, являющейся антагонистом создания частной собственности как самого священного права: кража, или если взять известный пример Маркса, кража древесины из лесов, когда-то находившихся в общем пользовании, но ставших частной собственностью, или грабежа мест, где складируются товары промышленной экономики, таких как Лондонский порт. Уголовное правосудие является инструментом «этой систематической и вооруженной нетерпимости к противозаконности»[2]. Реформаторы в области уголовного права хотят выделить связь между нарушением и наказанием, тщательно определив запрещенные виды поведения и степень их серьезности.
Однако речь идет и о том, чтобы избавиться от жестоких наказаний, которые считаются бессмысленными и отвратительными. Кодификация должна предусматривать все преступления в целях ограничения произвола, а также обеспечивать надлежащее наказание за них. Уголовное наказание должно быть соразмерным, а не бесконтрольным, для осуществления систематических и эффективных репрессий. Сама по себе чрезмерность насилия и пыток делает наказание слишком неопределенным. Страдания осужденного могут вызвать жалость у публики. Что еще хуже, это может вызвать бунт, который рискует подорвать суверенитет монарха. Чрезмерность пыток также является плохим примером: нанося мощные, но редкие удары, пытки не могут сформировать, как это назвал Беккариа[3], систематическое чувствительное препятствие, которое потенциальный преступник оценивает против пользы преступления и которое должно отговорить его от его совершения. Идеал наказания просветленной элиты в конце XVIII века это наказание, соразмерное преступлению, выражающее на виду у всех контролируемое и неуклонное насилие.
Для этого эти реформаторы заложили легитимность судебного насилия на новой основе: от оскорбления монарха (оскорбление Величества) преступление превращается в нападение на социальный объект в целом, суверенный сам по себе. Современная уголовная рациональность — это то, что представляет преступника как врага общества, наказание которого должно обеспечить защиту социального контракта[4]. Отсюда — выраженный дисбаланс власти между преступником и государственной властью, государством, которое преследует его от имени всего народа. Преступник в этом смысле один против всех.
Именно этот дисбаланс теоретики пенитенциарной реформы пытаются устранить. Во-первых, путем установления принципа наименьшего возможного наказания или наименьших страданий при наказании. Во-вторых, что более позитивно, желая сделать наказание чем-то иным, чем лишь причинение страданий, не преследующее никакой другой цели, кроме возмездия. Для этого, как показывает Фуко, реформаторы стремятся создать систему наказаний, ориентированную на социальную видимость санкций, а также на символическое соответствие между упрекаемыми действиями и наложенными санкциями. Видимая санкция это также санкция, защищающая от скрытого насилия, которое могло бы выйти за грань справедливой санкции. Для Бентама[5], идеальным местом для исполнения наказания является Паноптикум, место, где заключенные и надзиратели находятся под постоянным наблюдением, чтобы тем самым бороться с «тиранией» надзирателей. Особенно если, как объясняет Беккариа, перспектива наказания должна отпугивать потенциальных преступников, то наказание должно быть как публичным, так и значимым. Каждому нарушению должно соответствовать наказание, чтобы затем составить общую таблицу соответствий, которая обеспечивала бы ясность закона для всех граждан. Идея наказания в этом смысле была бы более сильной, чем само наказание.
Для удовлетворения этих амбициозных целей реформы тюремное наказание является как хорошим, так и плохим кандидатом. Тюремное заключение как единственная форма наказания не достигает символического соответствия, видимого всем, той связи между действием и наказанием, которая может функционировать только «в элементе публичности»[6]. Затем, за высокими стенами, существует риск исполнения нового наказания в тайне, несущий в себе опасность чрезмерности насилия, от которого и необходимо избавиться. «Два этих следствия — тайна и автономия в отправлении карательной власти — неприемлемы для теории и политики наказания, имеющей в виду две цели: сделать полномочия по наказанию адекватными и прозрачными относительно законов, публично устанавливающих их пределы»[7].
Почему в этих условиях именно лишение свободы в качестве наказания так быстро стало главной мерой пресечения? Это связано с тем, что реформа пенитенциарной системы пошла за широким движением по созданию дисциплинарных учреждений в XVII и XVIII веках. Это были, прежде всего, не карательные учреждения, а воспитательные и терапевтические учреждения. Фуко описывает историю дисциплин в первую очередь в качестве инструментов для подготовки современных армий, рационализации педагогики школ и функционирования больниц. Дисциплина — это совокупность методов преобразования людей, основанных на их видимости, распределении, проверке и иерархии и подкрепленных конкретными знаниями: гуманитарные науки, в которых изучаются причины, по которым люди в большей или меньшей степени способны проявлять ожидаемое поведение и прогресс.
С тех пор стали появляться преимущества тюрьмы, ранее скрытые за монотонным представлением о подземелье. Они проявляются в двойном гибком характере тюремного заключения: временные изменения продолжительности заключения, которые формируют соответствие между тяжестью преступлений и тяжестью наказаний; и изменение продолжительности наказания путем возможности постепенного смягчения наказания, что позволяет поощрять хорошее поведение более мягкими условиями заключения.
Таким образом, заключение определяется не как мрачное место, а как динамичный период, во время которого преступники превращаются в честных граждан. Необходимость такой трансформации основана на характеристике преступности. В годы, последовавшие за Французской революцией, преступность слилась с запутанной массой народной противозаконности, и она стала опасно близка к политической воле к свержению общественного строя. Тот, кто бросает вызов частной собственности, может оказаться не только заключенным, но и революционером! Создание преступности как специфического и пагубного социального явления это процесс дифференциации, который, с одной стороны, позволяет навязать населению «базовый легализм» и в то же время извлечь из него девиантное меньшинство, стигматизированное и постепенно дистанцирующееся от форм политической организации рабочего класса. Это то меньшинство, которое не освоило дисциплину школы, армии или фабрики. Преступность — это патология плохих бедных, для устранения которой создается дисциплинарный институт.
Это должно достигаться за счет постоянной работы системы «поощрения-наказания», которая вознаграждает за соблюдение и наказывает за отклонение: «Посредством этой микроэкономики вечного наказания проводится дифференциация не актов, а самих индивидов, их природы, их виртуальности, их уровня или их ценности»[8]. По этой причине «в основе всех дисциплинарных систем лежит небольшой уголовный механизм»[9]. Этот небольшой механизм не обладает величием законов, написанных для приведения уголовного права в соответствие с философией Просвещения. Он не борется с произволом посредством строгого определения преступлений и наказаний. Наоборот, в тюрьме «наказанию подвергается вся неопределенная область несоответствующего поведения»[10].
В этом смысле мы понимаем синтетическую формулировку Фуко, согласно которой «дисциплина, по своему механизму, является контрправом»[11]. Это постоянная причина, по которой требование о правах в тюрьме является вызовом для её функционирования, даже если оно имеет место в эпоху, когда государство утверждает свое главенство согласно закону. Благородные правовые установки можно рассматривать лишь совместно с их дисциплинарным двойником, а юридическое право на наказание совместно с его дискреционными полномочиями по исправлению. Наблюдать за тюрьмами, подвергая их работу проверке уважения прав человека, проливает суровый свет на эту маленькую тайну современных пенитенциарных учреждений.
Но это не все. Проблема дисциплинарной пенитенциарной утопии заключается в том, что она сразу же обвенчалась неудачей. Здесь высказывания Фуко почти саркастичны. С начала XIX века каждое поколение реформаторов-филантропов обнаруживает, что тюремное заключение не решает проблем преступников, а массово запирает их, погружает их в преступные сообщества, ввергает их семьи в нищету и т.д. И им кажется, что у них есть ключ к загадке. Тюрьмы должны быть приведены в соответствие со своим первоначальным идеалом: необходимо разделить заключенных, дифференцировать условия содержания, поощрять деятельность, позволяющую провести моральную реабилитацию и профессиональную адаптацию. Для Фуко пенитенциарная система это постоянная игра между признанием провала и планами по улучшению.
Это имеет два важных последствия для прав заключенных.
Во-первых, тюремная дисциплина это не только практическая необходимость, но и реализация программы по реабилитации. Эта необходимость, как показал Жак-Ги Пети[12], имеет две простые причины: поддерживать порядок в закрытом месте и не допускать из него выхода. Поощрения и наказания приобретают более прозаический смысл, заключающийся в предотвращении беспорядков и побега, позволяя градуировать насилие в местах лишения свободы. Дисциплинарные приемы XIX века представляют собой некий музей ужасов, часто смертельных, которые делают идею о наказании, которое больше не покушается на тело, далеким воспоминанием. Наказания изменились, но проблема осталась: тюремный произвол основан не только на идеале искупления, но и на необходимости управления. В результате, термин, недавно использованный в важной книге о насилии в тюрьмах для описания политического режима содержания под стражей, является тем же самым, который Бентам отметил в качестве примера того, что не следует делать: тирания[13]. Дело не в том, чтобы выносить моральное суждение о тиранах или сводить все возможные отношения в тюрьме к тирании, а в том, чтобы указывать на форму сосуществования, которая не может основываться на общем режиме прав и на итогах коллективного обсуждения. Дискреционная власть — это следствие проявления принуждения. Признание лиц, находящихся в заключении, в качестве политических субъектов в местах заключения означает предоставить им свободу на собрание, обсуждения, организацию, одним словом, все то, чего хочет избежать администрация, заинтересованная в контроле.
Вторым следствием является то, что Фуко приглашает нас внимательно взглянуть на проекты тюремной реформы, которые берут корни в дисциплинарном идеале. С одной стороны, они просто повторяют монотонный дискурс, сформировавшийся в первые десятилетия XIX века. С другой стороны, возрождение утопии реабилитации означает перевооружение механизмов дифференциации/наказания, узаконивающих произвольное обращение с заключенными. Именно в этот момент в Надзирать и наказывать прямо упоминается о его актуальности. Опубликованная в 1975 году, написанная в годы восстания во французских тюрьмах, книга показывает, что реакция на протесты частично происходила по этой старой схеме. С 1975 года цитируется формулировка Валери Жискар д’Эстена[14], согласно которой заключение должно проявляться лишь в лишении свободы передвижения, и Фуко упоминает об этом в сноске. Но при этом не говорится, что еще в 1831 году Деказ[15] сказал, «с блеском своего языка», что «закон должен следовать за осужденным в тюрьму, в которую он его привел», что никогда не мешало дисциплине как контрправу быть истинным принципом работы тюрем.
Последний великий момент тюремной реформы наступил после Второй мировой войны. Под руководством Пола Амора, судьи, партизана, пережившего тюремное заключение в период оккупации, тюремная администрация возродила амбиции так называемой прогрессивной тюремной системы, т.е. дифференцированной, адаптированной к уровню реабилитации каждого человека, функционирующей в качестве корректирующей системы, ведущей к выходу на свободу. В связи с бунтами 1970-х годов Фуко видит традиционную реакцию: реформа Амора не была реализована в достаточной степени, ее необходимо вновь провести и углубить.
Но во Франции в 1970-х годах эта реакция вызвала скептицизм. Действительно, помимо тюрем, «68-е годы» погрузили все дисциплинарные учреждения в кризис. От средних школ до казарм, от больниц до семей — мобилизованная молодежь уже не просто отказывается от капиталистического экономического господства, воплощенного в неравенстве в работе и оплате труда, но и от господства, осуществляемого психиатрами, учителями, мастерами, старшими офицерами и отцами семей. Протестующие пишут свои требования, которые колеблются между требованием положить конец дисциплинарным учреждениями и требованием преобразовать их путем принуждения к уважению прав людей, которых они содержат или заключают под стражу. Это то, что делает, например, Комитет действий заключенных, выражая ряд требований, надеясь в долгосрочной перспективе на полное упразднение тюрем.
Это момент рождения современных форм защиты прав заключенных. История и социология тюремного заключения показали, как эти требования развивались в общественном пространстве, от мелких надписей заключенных на крышах домов до научных рекомендаций, политических проектов и законов, ведущих к созданию тюремного права. Это право нашло свое воплощение в реформах общего характера, таких как закон о тюрьмах 2009 года, а также в освящении конкретных прав, наиболее важными примерами которых, пожалуй, являются права, связанные со здравоохранением в 1994 году[16], а также с дисциплинарными процедурами со момента принятия Государственным советом в 1995 году решения Мари[17]. Учреждение в 2008 году Генерального контролера мест лишения свободы[18] также позволяет взглянуть на тюрьмы с новой внешней точки зрения.
И все же. Сто страниц решения Европейского суда по правам человека, вынесенного в январе 2020 года против Франции[19], показывают нам масштабы нарушений прав человека. Давайте возьмем первый попавшийся из него абзац:
«Заявители жалуются на близость обеденного стола к туалету, который отделен от остальной части камеры только занавеской. Они жалуются на антисанитарные условия в камерах, в которых кишат вредители (крысы, тараканы, мыши, муравьи), грязь в туалетах, а также отсутствие гигиены (отсутствие мусорной корзины, средств гигиены, простыни в очень плохом состоянии) и вентиляции. Некоторые жалуются на отсутствие света, проблемы с кожей, аллергию и трудности с хранением пищи. Другие опасаются атмосферы насилия. Некоторые жалуются на отсутствие или недостаточный уход. Все они заявляют, что они находятся взаперти от 15 до 22 часов в день, порой в одной камере с курильщиками, в то время как они не курят».
Эти ужасы не происходят в мире без прав: в решении постоянно упоминаются действующие тексты, возможные правовые действия и сведения об их нарушениях, отмеченные Генеральным контролером мест лишения свободы. Европейский суд констатирует их неспособность предотвратить нарушения Европейской конвенции по правам человека, статья 3 которой предусматривает, что «никто не должен подвергаться пыткам или бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию»:
«Суд установил нарушение статьи 3 Конвенции в связи с материальными условиями, в которых заявители содержались в заключении, и, в частности, отсутствием у них личного пространства. (…). Суд также пришел к выводу, что административные срочные жалобы в настоящее время не могут рассматриваться в качестве средств эффективного прекращения или улучшения обращения, противоречащего статье 3 Конвенции. Он отметил, что правительство не оспаривает чрезмерную перенаселенность соответствующих учреждений, которая, как указывает Генеральный контролер мест лишения свободы, является одним из факторов, усугубляющих ненадлежащие материальные условия заключения. Следовательно, существует также прямая связь между перенаселенностью тюрем и нарушением статьи 13 Конвенции. Таким образом, в рассмотренных делах Суд смог констатировать, что выполнению решений административного судьи препятствует структурное явление, о чем свидетельствуют заявления, статистические данные, многочисленные национальные и международные доклады и вступления в производство по делу третьих сторон».
Отсюда возникли важные дебаты о масштабах правовых революций, которые возобновили размышление Фуко о длительной истории тюремной реформы: реформировать во имя прав, не является ли это возобновлением процесса провала и трансформации тюрьмы, который характеризует ее на протяжении уже двух столетий?
Можно выделить два элемента, прежде чем делать выводы в данной дискуссии.
Во-первых, не следует недооценивать подрывной аспект требований соблюдения прав в тюрьме, если согласиться с тем, что этот аспект скорее появляется, нежели исчезает, когда права закреплены в законе. Несомненно, институт пенитенциарного права может сосуществовать с постоянным произволом и возвращением надежды на исправление в заключении, нежели путем заключения.
Но требование права воплощает или должно воплощать в себе двойной скептический реформизм в отношении лишения свободы. В первую очередь скептицизм по отношению к преобразующей силе дисциплинарного исправительного учреждения. Требовать соблюдения общепризнанных прав — это не означает создать условия хорошей тюрьмы, а преобразовать тюрьму против самой себя и предоставить заключенным средства защиты от индивидуализации их состояния. Именно по этой причине требовать права — это уже осознавать, что их не будут уважать в полной мере, потому что, верим ли мы в достоинства тюремного заключения или нет, им управляют с помощью дискреционных полномочий. Очевидно, что вынести на институциональный уровень права людей, находящихся в тюрьме, является попыткой улучшить их положение путем повышения стандарта того, в чем нельзя отказать никому. Но это также означает установить испытание, которое делает очевидным тот факт, что тюрьма не может быть ничем иным, как несбалансированным пространством власти, и что с этим дисбалансом нужно постоянно бороться благодаря праву.
Это можно понять на нескольких простых примерах. В целях защиты достоинства и неприкосновенности частной жизни людей необходимо требовать запрета на обыски с полным раздеванием и возможности приема родственников в надлежащих условиях. Однако, в условиях управления закрытыми учреждениями, вопрос, переформулированный тюремной администрацией, сразу же становится иным: если обыски должны быть ограничены, то кого следует обыскивать? А если необходимо дать возможность видеться с семьей, то кому следует предоставить или отказать в этой привилегии? Это вовсе не означает, что первоначальные требования являются тщетными, но что они вряд ли будут успешными и, следовательно, должны будут оставаться вопросом юридической мобилизации для обеспечения их применения как прав.
Вторым элементом, объясняющим сосуществование института прав и пенитенциарных провалов, является возобновление роста численности заключенных с середины 1970-х годов. Это выражается в термине «структурное явление», употребляемом ЕСПЧ. Рост количества заключенных в тюрьмах имеет ряд последствий для их условий содержания. Перенаселенность является самым прямым следствием этого и способна разрушить попытки предоставить права в качестве защиты: что означает чувство достоинства, неприкосновенности частной жизни, безопасности для троих заключенных в камере с двумя кроватями? Но это не все: инвестирования денег в строительство новых тюрем лишает возможности улучшить условия содержания заключенных. А за общим ростом числа заключенных скрываются более специфические тенденции, такие как продление длительных сроков заключения. Это поддерживает требования тюремной администрации об инструментах безопасности и управления. Это можно объяснить простой и давней идеей «поощрения-наказания». Самая сильная награда, которую может обещать правосудие это, очевидно, свобода. Если это невозможно или откладывается на немыслимо долгий срок, то остаются только формы контроля и наказания, противоречащие уважению прав человека.
Эти тенденции усилили противоречивое сосуществование между признанием прав и их модуляцией в соответствии с категориями лиц, находящихся в заключении. Увеличение количества форм оценки в сочетании с дифференциацией режимов заключения заложило основу для легитимации этого явления. Эта легитимация иногда превращается в возвращение к старой исправительной мечте: то, чего тюрьме не хватает для выполнения своей функции, это психосоциальной программы, адаптированной к каждой форме преступления, позволяющей снизить уровень риска. Несомненно, именно в этом и заключается самая трудная борьба за соблюдение прав: борьба, направленная на то, чтобы выявить продление произвола, скрывающегося за атрибутами обновленной научности, которая перешла от клинической экспертизы к статистическому использованию данных.
Так что не стоит заблуждаться: говорить, как мы это делали, что тюрьма — это неисправимая проблема, не значит, что нет способа сделать эту проблему менее массовой и менее жестокой. На этом и основывается двойное политическое направление активистов, направленное на соблюдение прав заключенных: за право как средство защиты в тюрьме и за уменьшение применения заключения как меры наказания.
Тем не менее, необходимо добавить одну последнюю причину, почему тюремное заключение является проблемой, а именно, что без него не так просто полностью обойтись.
Интуитивный вариант снижения применения тюремного заключения можно обобщить с помощью идеи, согласно которой людям не место в тюрьме. Эту идею разделяют люди, которые посещают тюрьмы и сталкиваются там со всевозможными страданиями. Это мощная идея в том, что она позволяет работать над тем, что должно быть вообще выведено из пенитенциарной системы (например наркотики), или что должно рассматриваться с как можно более короткими сроками заключения. Это также идея, которая позволяет нам задуматься о том, что в тюрьму попадают люди, не прошедшие обучение в учебных заведениях и учреждениях по уходу, или просто на рынке труда во времена массовой безработицы и нестабильности рабочих классов. Это постоянное напоминание о том, что кто-то с большей вероятностью сможет встать на ноги если ему предоставят помощь в поиске жилья и работы, нежели обрекут его на страдания и напрасную трату времени в тюрьме, а кто-то другой нуждается в уходе гораздо больше, чем в наказании.
Это хорошее руководство, если принять во внимание то, что оно подразумевает. Недостаточно сказать, что заключенным место на работе, в школе или в больнице. Ведь они уже прошли через школу, больницу, нестабильную, неофициальную или нелегальную работу. Тюремное заключение очень часто является концом серии неудач — от институтов социального государства до форм наказания в открытой среде. Заявить, что решение проблемы заключается не в том, чтобы заключать под стражу, значит обозначить начало решения, но только его начало: довести до завершения преобразования, которые должны быть осуществлены для того, чтобы устранить причины заключения, вероятно, скорее вопрос размышлений о глубоких социальных преобразованиях, нежели о технических корректировках уголовного права.
Это тем более понятно по мере того, как мы подходим к людям, о которых не так-то просто сказать, что им нечего делать в тюрьме, в первую очередь это те, кто совершает самые серьезные формы насилия, такие как убийства, феминициды, сексуальное насилие и домашнее насилие. Что усложняет понимание тюремных трудностей последних десятилетий, так это то, что изменения в уголовном законодательстве являются не только побочным эффектом ослабления социального государства и активного общества. Они также включают, по крайней мере частично, преобразования, которые с помощью мобилизации активистов, сделали некоторые виды поведения невыносимыми и (чуть больше) подавили их. Речь идет в первую очередь о насилии по отношению к женщинам и детям.
Более того, достаточно послушать, что говорят, поют или кричат в современных социальных движениях, чтобы услышать требования справедливости, которые сопровождаются требованиями наказания. Критика пенитенциарных учреждений включает в себя как критику репрессий, от которых страдают одни и те же, так и осуждение безнаказанности за противозаконность, которая регулируется внутренними механизмами в сфере власти: безнаказанность руководителей крупных международных компаний, которые закрывают производства после получения государственной помощи, оставляя сотни людей в тисках безработицы и отчаяния; политических лидеров, которые применяют насилие в отношении многочисленных протестов против их реформ; тех, кто несет ответственность за невосполнимое уничтожение живого.
Тюрьма — это безусловно, «крошечное изобретение, которое критикуют с момента его создания». Но, будучи действующим инструментом учреждения, которое претендует на отправления правосудия, тюрьма пронизана всей напряженностью, которая царит в обществах, полных несправедливости. Если, как сказал Фуко, мы должны услышать «грохот битвы» при рождении и продлении тюрем, мы должны также услышать грохот битв, надежды которых частично, и возможно, временно, сдвигают границы безнаказанности.
[1] Мишель Фуко (1926-1984) — французский философ. В частности, он разработал исторический анализ пенитенциарной системы, который привел к публикации в 1975 году одной из его основных книг Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы, направленной на осмысление того, что предшествовало изобретению тюрьмы в качестве доминирующей формы наказания в современных обществах. Философ был также одним из основателей в 1971 году Группы информации о тюрьмах (GIP), целью которой является предоставление заключенным права голоса и мобилизация академиков и профессионалов, вовлеченных в работу пенитенциарной системы. Постепенно GIP уступил место Комитету действий в заключенных, ассоциации заключенных и бывших заключенных.
[2] Мишель Фуко, Надзирать и наказывать, Gallimard, 1975 г., стр. 102.
[3] Чезаре Беккариа Бонезана (1738-1794 гг.) был юристом и мыслителем в эпоху Просвещения. Его работа О преступлениях и наказаниях (1764), в которой, в частности, защищаются принципы законности правонарушений и наказаний и строгой необходимости наказаний, оказала значительное влияние на современное уголовное право.
[4] Кристиан Дебюст, Франсуаза Дигнефф, Альваро П. Пирес, Histoire des savoirs sur le crime et la peine, том 2, La rationalité pénale et la naissance de la criminologie, Brussels, De Boeck University, 1998г.
[5] Джереми Бентам (1748 — 1832) был теоретиком британской юридической философии. В Паноптикуме круговая архитектурная структура позволяет охраннику, размещенному в центре, постоянно наблюдать за действиями заключенных, при этом заключенные не могут быть уверены в том, что за ними наблюдают.
[6] Мишель Фуко, Надзирать и наказывать, см. выше, стр. 151.
[7] См.выше, стр. 153.
[8] Мишель Фуко, Надзирать и наказывать, см.выше, стр. 213.
[9] См. выше стр. 209.
[10] См. выше, стр. 210.
[11] См. выше, стр. 259.
[12] Жак-Ги Пети, Ces peines obscures, la prison pénale en France, 1780-1875, Париж, Fayard, 1990г.
[13] Антуанетт Шовене, КориннРостэн, ФрансуазаОрлик, La violence carcérale en question, Париж, Presses Universitaires de France, 2008 г.
[14] Президент Французской Республики с 1974 по 1981 год.
[15] Эли Деказ (1780-1860 гг.) был французским политиком, в частности министром полиции при Людовике XVIII.
[16] В 1994 году оказание медицинской помощи заключенным во Франции было переведено в общую систему здравоохранения, а медицинский персонал, работающий в тюрьмах, относится отныне к больничной службе общего права.
[17] В 1995 году Государственный совет (Высший административный суд) признал, что лица, подлежащие наказанию в виде помещения в дисциплинарные камеры, могут обжаловать это решение в административном суде.
[18] Французский национальный превентивный механизм.
[19] Решение ЕСПЧ по делу J.M.B. и другие против Франции— 9671/15, 9674/15, 9679/15 et al. 30 января 2020 года.