Переход баталий вокруг вопроса тюрем в сферу судопроизводства является довольно новым феноменом для Старого Света, особенно на общеевропейском уровне. Так, до недавнего времени, органы ЕКПЧ могли не принимать во внимание тяжбы в рамках обширных координированных кампаний, призванных содействовать изменениям в области судебной практики, направленным на защиту прав заключённых.
С этой точки зрения приходится признать, что практика США, где борьба за соблюдение прав заключённых массировано велась в юридической плоскости уже с 1960-х годов, не стала примером для подражания для движений активистов в Европе, посвятивших свою деятельность пенитенциарной сфере. Обстоятельства ведения этой борьбы разительно отличаются, если сравнить Европейский континент и Северную Америку. Профессор Оливье де Шуттер пояснял, что «в период с 1965 по 1990 гг., практически во всех штатах США судебными инстанциями были приняты постановления о проведении обширных изменений в пенитенциарной системе, во имя защиты конституционных прав и во избежание обращения с заключёнными, подпадающего под определение «жестокого и необычного», согласно положениям Восьмой поправки». Автор также напоминает, что «в период с 1966 по 1976 гг., число исков заключённых о возмещении ущерба в связи с нарушением их конституционных прав возросло в тридцать раз»[1]. Это повсеместное обращение к судебной системе с целью попытаться вызвать положительные изменения в пенитенциарной сфере во многом объясняется прошлым опытом движения за гражданские права, которое прибегало именно к юридической помощи в деле искоренения расовой сегрегации в стране. Защитой прав заключённых нередко занимались те же адвокаты, которые отличились в юридических баталиях против расовой дискриминации в 1950-1960 гг., в частности в системе образования. Помимо прочего, как отмечает Джеймс Б. Джэйкоб, «в конце 1950-х и в начале 1960-х годов чернокожие составляли большинство среди заключённых во многих тюрьмах Севера, в некоторых из штатов. Их самосознание было пробуждено вследствие движения за гражданские права, и вполне естественно, что заключённые этого поколения из числа цветных меньшинств требовали соблюдения своих прав даже находясь за решёткой; они не соглашались вести себя незаметно. К концу 1960-х годов некоторые из чёрнокожих заключённых (…) добились потрясающей известности. Невозможно было лишить их связи с группами влияния на свободе, в частности с батальонами адвокатов. И они безусловно оказывали политическое влияние на своих адвокатов, в той же мере, в которой те влияли на их собственное политическое самосознание. Бунты и законодательные реформы привели к политическому сдвигу в обществе той эпохи в более широком понимании, и этот феномен стал ещё более заметен в пенитенциарной сфере.»[2].
Траектория развития европейского пенитенциарного права в начале 2000-х годов разительно отличается от процессов, происходивших в США. Дирк Ван Зил Смит и Соня Снаксен показали, насколько велика была зависимость процессов изменения европейских тюремных норм от деятельности межправительственных структур Совета Европы и вовлечённых в неё экспертов через применение мягкого права, а также создание Европейского комитета по предупреждению пыток. Роль юриспруденции в деле формирования эффективных механизмов защиты прав заключённых долгое время оставалась весьма ограниченной (см. выступление судьи Франсуазы Тулкенс и статью Беатрис Пастр-Бельда). Доказательством тому может служить и тот факт, что в сентябре 2000 г. правительство Италии, на котором в тот момент лежало председательство Комитета Министров, взяло на себя инициативу по реализации процесса принятия Протокола к ЕКПЧ об обеспечении некоторых дополнительных прав лиц, лишённых свободы (Protocol to the ECHR securing certain additional rights to persons deprived of their liberty). Судебная практика казалась настолько перегруженной вопросами пенитенциарного характера, что идею дополнить текст Конвенции высказал в июне 1990 г., и затем в октябре 1998 г. сам Ролв Рисдал, являвшийся тогда Председателем ЕСПЧ. Эта идея была окончательно отклонена в ноябре 2001 г., с учётом только начинавшихся в то время стремительных подвижек в судебной практике по пенитенциарным вопросам, произшедших за несколько месяцев до того момента[3].
Без сомнения, изначальная нерешительность европейских механизмов зашиты прав заключённых объясняется чисто юридическими причинами, связаными с самим текстом Конвенции[4]. Слабость международных связей активистских движений в пенитенциарной сфере также является одной из возможных причин недостаточной убедительности аргументов при обсуждении данных вопросов в ходе тяжб в Страсбурге. Также представляется, что отсутствие убеждённости органов Конвенции в важности данного вопроса также отчасти связано с тем, что сторонники защиты прав заключённых в Европе не рассматривали правовые инструменты в качестве действенного орудия в своей борьбе за расширение прав. Как свидетельствует Габриэль Муеска, говоря о Франции, «в начале 1990-х годов, когда я беседовал с сокамерниками о силе правосудия, они смеялись мне в лицо, заявляя, что право формируют те, другие, сами для себя, и что во имя этого права они ломают жизни нам, разрушают нас и отлучают от общества».
Столь же осторожное отношение к правовым инструментам, которые считались неспособными повлечь реальные изменения в тюремной сфере, или даже мешающими понять её суть и особенности, зачастую бытовало и среди общественных организаций. С этой точки зрения исключением из общего европейского правила выглядит феномен мобилизации юридической сферы в Соединённом Королевстве, в результате которой были достигнуты значительные успехи[5]. Приведённая ниже статья Юга де Сюрмена напоминает, что основная организация, объединившая активистов пенитенциарной сферы во Франции, долгое время считала невозможным добиться реальных изменений в тюрьмах. Однако даже решившись инициировать тяжбы, этот способ борьбы рассматривался в качестве дополнения к другим формам мобилизации. Даже в случае Германии, где контролирующая функция судебных инстанций стоит во главе угла правовой сферы и где судебные инстанции сыграли определяющую роль в деле формирования пенитенциарного права в 1970-х годах, применение юридических инструментов довольно быстро стало основным методом воздействия, что, однако, не нашло особого отклика в Страсбурге (см. скоро комментарии о Германии). Ожидания, возложенные на нормы общеевропейского права, были безусловно гораздо более масштабными в среде активистов из стран Центральной и Восточной Европы (см. скоро комментарии о Польше, Украине и России). Тем не менее, пенитенциарные тяжбы в этих странах, как правило, до конца 1990-х/начала 2000-х годов не оказывали особого влияния на повестку дня в зале заседаний ЕСПЧ[6].
Что является источником такого скепсиса в отношении правовых инструментов? Точка зрения общественных объединений заставляет обратиться к истории тюрем и к взгляду на неё философа Мишеля Фуко, оказавшего заметное влияние на академическую сферу и на активистов пенитенциарной сферы. Так, Фуко считал, что «идеи «реформирования» тюремной сферы столь же стары, как и сама концепция тюрьмы. Они как бы входят в её программу. С самого своего появления тюрьма была вовлечена в целую серию механизмов сопровождения, которые должны, со свей очевидностью, содействовать её улучшению, но предстают скорее как составляющая часть её функционирования, настолько тесно они связаны с её существованием в течение всей её истории […] Не нужно рассматривать тюрьму как инертное учреждение, потрясаемое время от времени процессами реформ. «Теория тюрьмы» всега оставалась скорее руководством по эксплуатации и необходимым условием её существования, нежели неожиданным критическим её осмыслением». Эта аналогия бытовала в 1975 г., но некоторые работы в сфере общественных наук, посвящённые политике в пенитенциарной сфере, перекликаются с ней и поныне, несмотря на «критику критики» в разных академических течениях, освещая «постоянное использование реформаторской риторики» как часть процесса легитимации и воспроизведения системы пенитенциарных институтов[7].
Эта концепция ещё бытует в академической сфере, однако её влияние на общественное мнение весьма значительно снизилось, так как вопрос об условиях содержания под стражей и вполне справедливое беспокойство о соблюдении гуманных норм занимает, по сложившемуся у нас впечатлению, центральное положение в критике тюремной системы. Сохраняет ли она тем не менее свою важность для понимания современных вызовов с сфере признания и защиты прав лиц, лишённых свободы? Накопленный за двадцать прошедших лет опыт внедрения требований ЕКПЧ в практику правоприменения на национальном уровне может позволить считать именно так и демонстрирует тот факт, что, как указывает Страсбургский суд, «особенно там, где исполнительная власть осуществляется тайно, наиболее очевиден риск возникновения произвола».
Публикуемые здесь материалы призваны проиллюстрировать тот факт, что вместо отказа от юридических тяжб или ссылок на законы, подобный критический подход требует осторожности с точки зрения ожиданий, связанных с их среднесрочным и долгосрочным воздействием. В каком-то смысле этот подход дает возможность правового воздействия, позволяя увидеть в них инструмент для избегания таких подводных камней, как чисто формальное признание прав и особенности их соблюдения в пенитенциарной среде. С этой точки зрения, историк Жан Берар в своей статье, приводимой ниже, освещает тенденцию к «возрождению утопической мечты об исправлении» в рамках реформирования пенитенциарной сферы, что приводит к «воспроизводству механизмов разделения и применения наказаний, легитимизируя произвол в обращении с людьми». Историк предупреждает, что в условиях роста интереса к способам и инструментам управления и обеспечения безопасности в связи с увеличением числа заключённых и удлинением сроков заключения, наиболее трудные тяжбы будут касаться «случаев, когда требуется распознать стремление упрочить произвол под прикрытием новой научности, сменившей клинический анализ на использование статистических данных». С этой-же точки зрения, криминолог Дан Камински в своём интервью, публикуемом ниже, предостерегает нас о возможной нейтрализации прав путём рассмотрения их с утилитарной точки зрения, в качестве реабилитационной задачи либо в рамках управленческого подхода, когда администрация стремится возложить на самих заключённых задачу сформировать внутри тюрьмы условия, необходимые для их собственной ресоциализации. Как считает криминолог, «свобода должна оставаться целью любого политического пересмотра режима лишения свободы», и именно такой подход должен находиться во главе угла любых усилий по реформированию пенитенциарной сферы.
Статьи и видео по теме :
Проблемы признания прав заключенных
Интервью с Дэном Камински, профессором Лувен-ла-Нёвского университета, Бельгия.
Тюрьма как проблема
Статья Жана Берара, Преподаватель истории в Высшей нормальной школе в Кашане и научный сотрудник Института политических социальных наук (ISP)
Судебные тенденции развития движения активистов в тюремной сфере во Франции: ретроспективный взгляд на первые юридические баталии
Статья Юга де Сюрмейна, Юридический координатор Европейской сети судебной защиты прав заключенных, бывший руководитель юридической службы в Международной тюремной обсерватории (OIP) — Французская секция
[1] Olivier de Schutter, Le rôle du juge dans la révolution pénitentiaire aux Etats-Unis, in Olivier de Schutter et Dan Kaminki, L’institution du droit pénitentiaire, Enjeux de la reconnaissance de droits aux détrenus, Brylant/LGDJ, 2002
[2] James B. Jacobs, The Prisoners’ Rights Movement and Its Impacts, 1960-80, Crime and Justice. Vol. 2 (1980), pp. 429-470 (42 pages)
[3] Область применения прав, указанных в данном проекте, была и вправду довольно ограниченной.
[4] В отличие от остальных международных инструментов защиты прав человека (Международный пакт о гражданских и политических правах (1976 г., ст. 10, § 1) и Межамериканская Конвенция по правам человека (1969 г., art. 5, § 2), ЕКПЧ не включает в себя особых положений, касающихся лиц. Лишённых свободы. Ливингстон, кстати, утверждал, что “пакт общего характера по правам человека, как, например, ЕКПЧ, по сути основано на понятии свободы (…) Каково бы ни было реальное понимание этой нормы среди большинства граждан государств-участников Конвенции, оно определённо не соответствует реальному положению дел, с которым сталкивается большинство заключённых ”. Также, отсутствие гарантий экономических и социальных прав в положениях данного договора также играет отрицательную роль для заключённых. И, наконец, он указывает на «многообразие ограничений, проистекающих из положений Конвенции”, что оставляет большую свободу толкования органам Страсбургского суда (см. Stephen Livingstone, Prisoners’ rights in the context of the European Convention of Human Rights, Punishment and Society, vol (2) 3: 309-324
[5] См. Stephen Livingstone, Op. cit.
[6] Необходимо отметить, что международные организации, прежде всего Amnesty internationalб приложили значительные усилия для принятия упомянутого протокола. Однако не заметно, чтобы эти усилия по лоббированию сопровождались соответствующим стратегическим разбирательством.
[7] Philippe Artières, Pierre Lascoumes, Grégory Salle, « Gouverner, enfermer. La prison, un modèle indépassable », in Ph. Artières et P. Lascoumes (dir.), Gouverner, Enfermer Gouverner, Enfermer. La prison, un modèle indépassable ?, Paris, Presses de Sciences Po, 2004, p. 47.